– Я слышала, ты в Бельгию едешь?– голубые глаза сестры были безмятежно спокойны:
– Привези мне кружева, брюссельские. На фату…, – Эмма звонко рассмеялась.
– Генрих привезет, он со мной отправляется. Вымой руки, тебе скоро семнадцать, – сварливо сказал оберштурмбанфюрер, – не хватай с тарелок грязными пальцами…, – Эмма мимолетно, коротко посмотрела на отца. Граф Теодор прикрыл веки. Эмма стукнула Макса по голове ракеткой: «Старый ворчун!». Сестра отправилась в свои комнаты, Макс налил отцу вина:
– Генриху полезно посмотреть на Европу. Он, кроме Богемии и новых рейхсгау, нигде не бывал…, – Макс никогда не говорил «Чехия», или «Польша». Этих стран больше не существовало.
Комендант пролистал книгу. На фотографиях красовался, в основном, профессор Кардозо, в полевой одежде эпидемиологов, в джунглях, в степи, на лошади, за рулем грузовика и в походной лаборатории. Книгу можно бы назвать, весело подумал комендант, просто: «Профессор Кардозо». Профессор огладил темную, ухоженную бороду:
– Я хотел узнать, господин майор, можно ли мне вернуться в Амстердам, осенью. Я работаю над монографией. Книгу ожидает Нобелевский комитет, – Кардозо, со значением, поднял бровь, – однако у меня кафедра, студенты. В связи с, как бы это выразиться…, – покашляв, он замолчал. Комендант успел связаться с Берлином, касательно профессора Кардозо. Зять де ла Марков появился у него в кабинете чуть ли не на следующий день после капитуляции Бельгии. Он принес мандаты Лиги Наций, университетские удостоверения, и рекомендации немецких ученых.
Из Берлина сообщили, что евреи Бельгии и Голландии подпадают под законы рейха. Они не имели права работать в государственных учреждениях, или преподавать. Паспорта евреев требовалось проштамповать особой печатью. Комендант предполагал, что гетто здесь, в отличие от Польши, устраивать не станут. Евреев вокруг было не так много:
– Эшелонами вывезут их на восток, в лагеря…, – он отдал профессору Кардозо книгу, – и больше нечего придумывать. Воздух очистится…, – в Мон-Сен-Мартене, впрочем, и не водилось евреев.
– Кроме этого…, – комендант смотрел в красивое, с тропическим загаром лицо, – и еще одного. Надо его найти, обязательно.
– Я говорил, – успокаивающим тоном заметил немец, – вы, в связи с научными заслугами, выделены в отдельную категорию, профессор Кардозо. Вы можете, вернуться в Амстердам, продолжить работу. Никаких препятствий я не вижу…, – руки Кардозо он не подавал, комендант был брезглив. Еврей, впрочем, не рвался с ним здороваться. Они вежливо распрощались. Комендант, внезапно, поинтересовался:
– В рудничной больнице работал ваш коллега, доктор Гольдберг. Где он сейчас?
– Понятия не имею, – отозвался профессор Кардозо. Комендант, закурив, подошел к окну. Он проводил глазами широкую спину:
– Жена у него хорошенькая, Элиза. Единственная наследница, ее брат в священники подался…, – он вспомнил золотистые волосы женщины, скромную, ниже колена юбку. Майор поморщился:
– В рейхе за подобные браки в концлагерь отправляют. У де ла Марков немецкая кровь, они старая семья. Как родители позволили? Даже если ее мужа на восток увезут, она всегда будет рожать зараженных духом еврейства детей…, – комендант читал статью доктора фон Рабе, в журнале общества «Лебенсборн». Врач заявлял, что теория телегонии верна. Один раз, предав расу, вступив в связь с евреем, женщина прекращала быть арийкой. Ее будущие дети тоже несли проклятие семитской крови. Комендант вспомнил кудрявые волосы младшей дочери Кардозо:
– Яблочко от яблоньки недалеко падает. Старшие дети у него на евреев не похожи. С этим пусть СС разбирается. Не зря бонза едет, из Берлина…, – зевнув, он поднял телефонную трубку. Повар, на обед, обещал свежую спаржу и форель из Мааса.
Давид, поднимаясь к замку, думал, что бывшая жена давно в Нью-Йорке. Адвокаты забрали мальчиков после Пасхи. С тех пор от Эстер больше ничего слышно не было. Детям он сказал, что осенью, после каникул, они увидят мать, в Амстердаме. Иосиф и Шмуэль, казалось, и забыли об Эстер. Они возились с Маргаритой и Гаменом, барон брал детей на рыбалку, Элиза учила малышей чтению и счету.
– Очень хорошо, – облегченно сказал себе Давид, – к сентябрю ребятишки о ней не вспомнят. Скатертью дорога. Она в Роттердам отправилась, с началом войны. Села на лайнер. Вернемся в особняк, дом свободен…, – малыши с Элизой, обедали в детской. В замке остались только пожилые слуги, молодежь ушла в армию. Вымыв руки, Давид прошел в предупредительно распахнутую дверь малой столовой.
Гольдберг, действительно, исчез, с началом вторжения немцев в Бельгию. В рудничной больнице остался один врач, пожилой доктор Лануа, но Давид не собирался ему помогать. Он давно не лечил понос у младенцев и вывихи у рабочих:
– Тем более, я занят, с рукописью…, – теща подняла глаза от письма: «Давид! Как ты сходил, к господину майору?»
– Отлично, мадам Тереза, – весело отозвался профессор Кардозо:
– Он меня уверил, что осенью мы сможем отправиться в Амстердам. Что Виллем пишет? – он кивнул на конверт, с итальянскими марками. Почта, как и все у немцев, работала отлично, несмотря на войну.
– Да и войны никакой нет…, – Давид налил себе вина: «Они разгромят Британию, и мы опять заживем спокойно…»
– У него все хорошо…, – серо-голубые глаза, в мелких морщинах, ласково взглянули на Давида, – мы к нему поедем, когда все уляжется…, – баронесса приподнялась из-за стола:
– Виллем, мы заждались. Подавайте суп, пожалуйста, – попросила она дворецкого. Барон отдал лакею пустую тарелку:
– Мальчики попросили добавки, – он сел за стол, – я им носил. Очень вкусная курица, милая, – весело сказал он жене.
Давид опустил серебряную ложку в суп из спаржи:
– Они, которую неделю свинину не готовят, а раньше ели. Очередной обет, что ли? – профессор с аппетитом ел. Давид не заметил, как барон, одними губами, сказал жене: «Все в порядке». Мадам Тереза, украдкой, перекрестилась. Баронесса тоже принялась за суп.
Сквозь задернутые шторы в спальне пробивались лучи раннего, нежного солнца. Элиза, сидя на кровати, натянула чулки. Муж спокойно спал, уткнув лицо в шелковую подушку. Она взглянула на старинные, прошлого века часы:
– Надо кофе сварить, принести Давиду. Дети проснутся, умыть их, одеть, приготовить завтрак…, – родители всегда отпускали слуг, на выходные дни. Элиза взяла с кресла хлопковое платье. Она почти каждый день ходила на почту, ожидая весточки от Эстер. Элиза написала ей, втайне от мужа, после начала вторжения немцев в Бельгию и Голландию. Она не хотела, чтобы Давид сердился. Узнав о письме, муж бы, непременно, начал ей выговаривать. Он давно сказал, что всеми подобными вещами должны заниматься адвокаты:
– Не зря я им плачу, – сообщил жене профессор Кардозо, – это их обязанность. Незачем ни мне, ни тебе появляться рядом с ней…, – он раздраженно ткнул сигаретой в пепельницу:
– Мальчиков привезут в квартиру, мы отправимся на вокзал. Нечего больше обсуждать…, – Элиза, робко, предложила мужу самому забрать детей из особняка Кардозо.
Элиза, на цыпочках, прошла в ванную. Давид не любил просыпаться без чашки кофе на столике, рядом. Пахло вербеной. Мать любила этот аромат. Баронесса клала саше в постельное белье и полотенца. Элиза умывалась:
– Она не могла уехать в Америку, бросить детей, пусть и на Давида. Она где-то в Голландии, но где? Почему она не отвечает? А если…, – Элиза перекрестилась. Вечером, в постели, муж довольно сказал, что виделся с военным комендантом:
– Мы спокойно можем жить в Амстердаме…, – профессор Кардозо, просматривал рукопись, – у меня особый статус, привилегии. И у детей, конечно, тоже…, – он отложил бумаги:
– Иди сюда, милая. Твои родители порадуются внуку…, – она лежала на боку, постанывая, считая дни, в уме:
– Сейчас безопасно. Подобное разрешено. Его святейшество говорил, что такой метод приемлем…, – Элиза, с началом войны, стала беспокоиться за мужа:
– Мало ли что. В Германии Маргариту посчитают еврейкой, и новое дитя тоже. Надо быть осторожными, пока все не улеглось. Если Давид получит Нобелевскую премию, можно остаться в Швеции, на всякий случай…, – Виллем, еще на год, оставаслся в Риме. Отцу шел восьмой десяток, а матери, седьмой. У баронессы было слабое сердце:
– Нельзя их отрывать от внуков, от меня…, – горько думала Элиза, – но нельзя и рисковать. В Германии евреев посылают в концентрационные лагеря, стерилизуют…, – она хотела поговорить с мужем. Профессор Кардозо отмахнулся:
– Нужных рейху евреев никто не трогает. Они работают на благо страны, как раньше. Не забивай голову мыслями о людях, которых ты не видела, и никогда не увидишь.
– Я христианка, Давид, – тихо сказала Элиза.
